Заезд на выживание - Страница 55

И вот он отправился к себе домой, на север Лондона, то и дело нервно озираясь по сторонам. А я остался размышлять над тем, с чего мне начать поиски. И главное — какое отношение и почему имеет Джулиан Трент к убийству Скота Барлоу.

Суд над Стивом Митчеллом должен был состояться уже через неделю, а у нас, защиты, не было почти никаких доказательств в пользу его невиновности. Ну, кроме утверждений, что Скота Барлоу он не убивал, что это сделал кто-то другой. Тот, который хотел подставить нашего клиента, взвалить на него вину. Классическая подстава, но почему-то все остальные просто отказывались это видеть, и не в последней степени потому, что Стив Митчелл был не самым симпатичным на свете парнем и людям было безразлично, осудят его за убийство или нет. А вот мне не было все равно. Прежде всего, потому, что я радел за справедливость и правосудие. Ну и за свою жизнь и здоровье тоже. Сопоставимы ли эти понятия?

Я уже предвидел: процесс вряд ли продлится больше двух недель, отведенных ему в календарном плане Оксфордского Королевского суда, если мы не добудем какие-то веские доказательства, причем быстро.

Съев сандвич прямо за столом в конторе, я взял такси, вытянул загипсованную ногу на заднем сиденье и отправился в госпиталь при университете на очередной прием к хирургу-ортопеду. Прошло вот уже семь недель с того момента, как я очнулся в городской больнице Челтенхема с такой чудовищной головной болью, что, казалось, вот-вот расколется череп. Сознание вернулось ко мне, и я обнаружил, что лежу на спине, левая нога вздернута на вытяжке, над левым плечом подвешен целый набор прозрачных пластиковых мешков с разноцветными жидкостями, и от них тянутся миллионы трубочек с иглами для внутривенного вливания, которые воткнуты в плечо и предплечье.

— Везунчик, остались в живых, — с веселой улыбкой сказала мне медсестра. — Пролежали в коме целых три дня.

Голова так болела, что я бы с удовольствием пробыл в коме еще столько же.

— Что… случилось? — прокрякал я из-под прозрачной маски, которая прикрывала нос и рот и, как я догадывался, обеспечивала подачу кислорода.

— Вы упали с лошади. И тут вдруг я вспомнил все — все до момента самого падения.

— Да не падал я с нее, — прохрипел я в ответ. — Это лошадь упала. — Для любого жокея в этом состоит главное различие, но, похоже, медсестре это было невдомек.

— Что с лошадью? — спросил я. Она ответила изумленным взглядом.

— Понятия не имею. Я занимаюсь только вами. Прошло еще несколько часов, и головная боль емного унялась благодаря внутривенному введению морфия, а невыносимое жжение в глотке стихло—я посасывал ледяную воду через зеленую губку на палочке.

Уже после того, как стемнело, появился, наконец, и врач проверить, как мое состояние, и выдал мне полный перечень повреждений, которые я получил — сперва рухнув на землю при скорости около тридцати миль в час, а потом когда на меня сверху навалилась лошадь.

Спина сильно повреждена, сообщил он, в трех позвонках трещины, но, к счастью, спинной мозг при этом не пострадал, возможно, благодаря щитку, который я носил под одеждой. Четыре ребра сломаны, обломок одного из них поранил легкое. Головой я ударился обо что-то твердое, отчего в мозге образовались кровоподтеки — пришлось вызывать нейрохирурга. Тот, чтоб снизить внутричерепное давление, сделал мне небольшую операцию, установил над правым ухом нечто вроде клапана, призванного отсасывать избыточную жидкость. Левая коленная чашечка сломана, объяснил врач, он сам оперировал мне ногу и постарался сделать все, что от него зависело, но лишь время покажет, насколько успешной была операция.

— Так жить буду? — с иронией спросил я.

— Понаблюдаем — поймем, — на полном серьезе ответил врач. — Но думаю, что да. Жизненно важные внутренние органы не задеты, если не считать нескольких синяков в левой печеночной доле, ну и небольшого пореза в левом легком, который затянется сам собой. Да, полагаю, со временем вы полностью поправитесь, особенно с учетом того, что пришли в сознание, а стало быть, больших повреждений мозга не наблюдается.

— Ну а скакать на лошади можно будет? — озабоченно спросил я.

— А вот этого не знаю, пока не скажу, — ответил он. — Все зависит от степени вашего безумия. Лично я считаю: все жокеи, прыгающие через разные там препятствия, люди ненормальные. Одного привозят к нам из года в год чинить и латать. — Он удрученно покачал головой. — Да что там ненормальные, просто психи.

— Как моя лошадь? — спросил я.

— Не знаю, — ответил он. — Да и что вам особенно беспокоиться? Вы ведь не на своей лошади выступали, верно?

— В том-то и дело, что на своей, — сказал я. И принялся объяснять, что это такое — быть жокеем-любителем и принимать участие в стипль-чезе, но врача, похоже, мало интересовали эти мои откровения. К тому же он понятия не имел, ранен Сэндмен или нет и жив ли вообще. И лишь когда позже тем же вечером меня пришли навестить Пол и Лаура Ньюингтоны, я узнал все подробности этого несчастного случая.

Они наблюдали за скачками с тренерской трибуны и радовались близкой перспективе еще одной победы, когда вдруг мы с Сэндменом совершили живописный кувырок и исчезли в мелькании лошадиных копыт, а затем оказались лежащими недвижимо на зеленой траве.

Пол сорвался с трибун и пробежал с полмили к месту происшествия, но нас с Сэндменом к этому времени уже успели спрятать от тысяч любопытных глаз, окружив переносными зелеными щитами. Сэндмен, как выяснилось, был перепуган до смерти, к тому же повредил спину. Чтобы поднять его на ноги, потребовалось минут пятнадцать, и лишь личное вмешательство Пола не позволило ипподромному ветеринару умертвить несчастное животное тут же, на месте происшествия. К счастью для меня, вопрос о том, стоит ли пристрелить заодно и жокея, не возникал. Пол рассказал, что пролежал я на дерне в окружении парамедиков и ипподромного медперсонала почти час, прежде чем меня подняли, осторожно погрузили на носилки и поместили в машину «Скорой», которая уползла со скоростью улитки. Участникам следующей скачки рекомендовали объезжать это последнее препятствие, впрочем, почти все об этом позабыли.